Дискуссии о статусе академической филологии

Пшеницу сочную и всякий прочий злак.

О ты, посконная моя Россия,

Ты – женщина и Ты – моя сестра,

И я все жду, что ты родишь Мессию

Под осень, в Ночь, у дымного костра.

Обращает на себя внимание тот факт, что исторический субъект в поэзии Шкапской последовательно и декларативно манифестирован как сексуально активный мужской персонаж. В том же цикле идея плодотворности для России пути, открытого деятельностью Петра-реформатора, имеющая за собой прочную историософскую традицию, утверждается через символику сексуального обладания/подчинения, реализованную в мифонарративе стихотворения:

Когда над спящею Невою

Серебряный повешен рог

И вечер дымной головою

К камням остынувшим прилег,

Россия ждет к себе Петра.

И он уверенной стопою

Идет, покинув свой собор,

Но не погас упрямый взор

От двухсотлетнего покоя.

Он властно женины покровы

Снимает мужнею рукой,

И долго шепот их любовный

Тревожит крепости покой.

И каждой ночью зачинает

Она – и носит до утра,

А поутру родит, стеная,

Детей с походкою Петра.

Различение женское/мужское концептуализировано, в том числе и на уровне нарративной структуры, в поэме” Человек идет на Памир”, где оно соотнесено с различением природа/цивилизация и где история развития человечества предстает в конфликте женского природно-созидательного начала и мужского, созидающего цивилизацию через подчинение природы и насилие над ней. Женское выступает здесь как страдательное начало, поскольку цивилизация – продукт мужского исторического творчества – налагает ограничения на главную женскую прерогативу – деторождение.