Пшеницу сочную и всякий прочий злак.
О ты, посконная моя Россия,
Ты — женщина и Ты — моя сестра,
И я все жду, что ты родишь Мессию
Под осень, в Ночь, у дымного костра.
Обращает на себя внимание тот факт, что исторический субъект в поэзии Шкапской последовательно и декларативно манифестирован как сексуально активный мужской персонаж. В том же цикле идея плодотворности для России пути, открытого деятельностью Петра-реформатора, имеющая за собой прочную историософскую традицию, утверждается через символику сексуального обладания/подчинения, реализованную в мифонарративе стихотворения:
Когда над спящею Невою
Серебряный повешен рог
И вечер дымной головою
К камням остынувшим прилег,
Россия ждет к себе Петра.
И он уверенной стопою
Идет, покинув свой собор,
Но не погас упрямый взор
От двухсотлетнего покоя.
Он властно женины покровы
Снимает мужнею рукой,
И долго шепот их любовный
Тревожит крепости покой.
И каждой ночью зачинает
Она — и носит до утра,
А поутру родит, стеная,
Детей с походкою Петра.
Различение женское/мужское концептуализировано, в том числе и на уровне нарративной структуры, в поэме» Человек идет на Памир», где оно соотнесено с различением природа/цивилизация и где история развития человечества предстает в конфликте женского природно-созидательного начала и мужского, созидающего цивилизацию через подчинение природы и насилие над ней. Женское выступает здесь как страдательное начало, поскольку цивилизация — продукт мужского исторического творчества — налагает ограничения на главную женскую прерогативу — деторождение.